Константинос Кава́фис (греч. Κωνσταντίνος Π. Καβάφης; 29 апреля 1863, Александрия — 29 апреля 1933, Александрия) — греческий поэт, широко признанный величайшим из всех, писавших на новогреческом языке. При жизни опубликовал 154 стихотворения. Бо́льшая часть стихотворного наследия была создана Кавафисом, когда ему было уже за сорок.
Творчество Кавафиса является одним из значительных художественных достижений модернизма в европейской литературе. Сам он считается реформатором новогреческой лирики. Его поэзия — за исключением гомосексуальной любовной лирики — подчёркнуто внесубъективна: это монологи или сценки из истории эллинистического мира на пересечении христианства и язычества, при встрече Востока и Запада, написанные лапидарно-простым языком с вкраплениями архаизмов и современной лексики. Он отказался от пышных сравнений и метафор, отошёл от господствовавших романтических канонов, создав поэзию, в которой предельно лаконично выражены сильные эмоции. Любовная лирика отличается экспрессивностью и эротизмом.
Начало
Вкусили от запретного плода.
Опустошенные, встают. Но смотрят друг на друга.
Поспешно одеваются. Молчат.
Выходят крадучись — и не вдвоем, а порознь.
На улице тревожно озираются:
боятся, как бы чем себя не выдать,
не показать, что было между ними.
Но завтра, послезавтра, через годы
нахлынет главное — и смелости придаст
твоим стихам, берущим здесь начало.
Желания
На тех, кто, умерев, до тридцати не дожили
и похоронены в роскошном мавзолее, —
на них, на их прекрасные тела
ушедшие желанья не похожи ли,
которым хоть бы раз судьба дала.
Однажды ночью
Была вульгарной эта комната и нищей,
над подозрительной таверной затаилась.
В окно виднелся грязный узкий переулок,
тоскливый куцый переулок. Где-то снизу
шумела пьяная компания рабочих,
играя в карты и пируя до рассвета.
И там на грубой, на такой простой кровати
лежала плоть моей любви, лежали губы,
пьяняще розовые губы сладострастья —
такие розово пьянящие, что даже и в данную минуту
когда пишу об этом столько лет спустя,
я вновь пьянею в одинокой пустоте.
Приходи
Почаще приходи, я жду тебя,
бесценное волненье, приходи, я жду,
когда все тело обретает память,
когда былая страсть в крови бушует,
когда трепещут помнящие губы
и руки вновь живут прикосновеньем.
Почаще приходи, я жду в ночи,
когда трепещут помнящие губы…
Души старцев
Изношены тела, где, съежившись в комочек,
ютятся души старцев. Их гнетут
печали, ведь они давно не ждут
от жизни ничего, и если все же дорог
для них остаток дней, то не без оговорок.
Они в плену противоречий, смут,
трагикомические души, чей приют —
внутри потертых ветхих оболочек.
Вдали
Я эту память в слове удержать хочу…
Такую хрупкую… Она почти растаяла
вдали, за дымкой отроческих лет.
Как лепесток жасмина, матовая кожа…
Вечерний сумрак августа — был, вероятно, август…
Глаза я помню смутно, но как будто синие…
Да, синие, сапфирно-синие глаза.
Вечером
И так бы это скоро кончилось. Я мог
понять по опыту. Но слишком быстро
пришла Судьба, чтобы прервать наш срок.
Недолго жизнь была для нас прекрасна.
Но ароматов ни на миг не иссякал поток,
и чудом было ложе, принимавшее нас,
и наслаждение, соединявшее нас.
Один лишь отзвук этих дней наслажденья,
один лишь отзвук вдруг ко мне донесся, —
отблеск огня, который нас обоих жег:
я в руки взял письмо — один листок —
и все читал его, пока хватало света.
Потом, тоскуя, вышел на балкон,
чтоб мысль отвлечь, увидев сверху малую
часть города, который я люблю,
и суету на улицах и магазины.
Вот он
В Антиохии безвестный эдоссец пишет
и пишет неустанно. Восемьдесят три
песни написаны. Последняя готова
сегодня. Но в изнеможении поэт:
так много он исписал папируса пустого,
по-гречески с трудом подбирая к слову слово,
что больше к стихотворству ему охоты нет.
Одна лишь мысль в него вливает силы снова:
как слышал Лукиан во сне: «Вот он, смотри!»
так эти же слова он наяву услышит.
Голоса
Родные голоса… но где же вы? —
одни давным-давно мертвы, другие
потеряны, как если бы мертвы.
Они порой воскреснут в сновиденьях,
они порой тревожат наши мысли
и, отзвуком неясным пробуждая
поэзию минувшей нашей жизни,
как музыка ночная, угасают…
Все то же
Один однообразный день сменяет
другой, такой же скучный и однообразный,
все то же нас сегодня ожидает —
вчерашняя тоска и несуразность.
Минует месяц, и другой придет на смену.
Нетрудно угадать, что он предложит:
такое надоевшее, бессменное,
что завтра уж на завтра не похоже.
Молитва
Взяла моряка в бурю темная пучина.
А мать еще не знает и во спасенье сына
теплит Богородице свечу высоку,
чтобы с тихою погодой вернуться сынку.
И все-то ветер слушает — как он гудит,
и долгую молитву Пречистой твердит,
а та с иконы смотрит печально и строго,
зная, что не выпросить сына у бога.
Свежие комментарии