Политика

МЫ ИХ ЧИТАЕМ В ПЕРЕВОДЕ. Джон Берримен

Джон Берримен (англ.John Berryman, собственно англ.John Allyn Smith, 25 октября1914, Мак-Алистер, Оклахома — 7 января1972, Миннеаполис) — американский поэт.

Поэзию Берримена отличает драматизм переживаний и, вместе с тем, мастерское владение строгими формами. При этом для него характерно чрезвычайное лексическое и интонационное богатство, парадоксальное соединение, даже столкновение разных стилистических пластов, больше того — тяга к представлению в лирике различных персонажей, своеобразных масок автора.

На протяжении жизни Берримен получил множество литературных поощрений и наград: премию Национального института искусства и литературы (1950), грант Фонда Гуггенхайма (1952), Пулитцеровскую премию (1965), грант Академии американских поэтов и Национального фонда искусств (1967), Национальную книжную премию (1969), Боллингенскую премию (1969) и др. При этом оценки творчества Берримена, его вклада в поэзию не раз колебались при жизни, менялись они и позднее. Сегодня он видится крупнейшей фигурой американской словесности второй половины XX в., одним из родоначальников исповедальной линии в американской лирике и, в этом смысле, связующим звеном между социальной поэзией бит-поколения и личными интонациями Сильвии Плат.

1 сентября 1939 года

Дождь падал в этот день над городами Польши.
А человек глядел на озерко,
Рвал целлофан, по берегу бродя.
Кусок квадратной формы где легко,
Где туго рвался, противопоставив
Сопротивление и стойкость силе.
Обрывки ветер сдул, вода несла их дальше.
А человека мучал шум дождя.

Из Лондона приехавшие дети
Шумели, но терзал их слух и мозг
Не этот шум. Он вдруг нашел в песке
Птичье перо, растоптанное вдрызг,
Как независимость, надежда. Тень
Лежала средь камней, как средь развалин
Библиотек ученость всех столетии.

Дети, резвясь, плескались в озерке.

Медведь к Орлу подкрался и, рычащий,
Готовился к прыжку; страх охватил зверей.
Европа затемнилась. Вспоминал
И плакал человек, свет прежних дней —
Белую чайку мысленно представив.
Волны лизали берег; целлофан
Мелькал в волнах, разорванный на части.
Звери тряслись, Орел взлетел и пал.

Сонет 17

Студенты вырвались на карнавал,
Ошеломляя шутовским нарядом,
Веселым масленичным маскарадом
Праздничный город. Как он волновал
Меня, бывало: девушки на бал
Бегут, их ловят парни, тут же рядом
Пляшут, «Король» командует парадом,
Пунш пенится, гремит оркестров шквал,
Тюльпанные деревья и цветы!
Ах, карнавал, блеск, яркость, краски, звуки
Как он манил — так что ж теперь не мил?
…Колокола звонят, зовут, но ты
Не здесь, ты не со мною, мы в разлуке.
Пост раньше масленицы наступил.

Песня-фантазия 125

Барды, замерзшие, нагишом, по шею в воде,
во мраке прошлого, все кончено, в отличие от
этих, сидящих тут:
пишут, одеты, тепло, светло, все впереди
в журнале «Поэтри» дебют еще их ждет,
их не читают, но прочтут,

еще ни труб, ни фанфар, ни торжественных встреч,
ни поощрений, ни дамских нежных похвал,
(да, брат) ни славы,
в грубошерстных свитерах, отверженные среди Большинства,
ведь каждый из деловых людей слыхал:
поэзия — лишь для забавы.

Я говорю, что поэзия существовала всегда,
что надо работать тщательно, без подвоха,
почаще вспоминать о старых мастерах.
Я говорю, что главное — это страх потерять себя,
а все, что сделано, хоть хорошо, хоть плохо,
для публики,— все превратилось в прах.

Песня-фантазия 203

Heт! нет! И нет! Пришли, чтоб вырвать интервью,
нацелили в меня всю технику свою,
три кинокамеры, три микрофона в ряд —
прогресс ушел вперед с тех пор, как телефон
изобретен людьми, и нас же губит он:
я пробовал второй поставить аппарат,

так сразу два звонят, замучили меня,
и днем, и вечером, и ночью, чуть прилягу,
простые, срочные — попробуй запрети.
В газеты не гляжу, боюсь их как огня,
ТВ и радио — ни-ни, в город — ни шагу:
сижу, как в крепости, закрывшись, взаперти.

Но дрогну иногда, и мир ворвется внутрь,
влюбленные идут вдоль улиц, как ряды
деревьев, ничего не слыша,
из мрака полчища мужчин спешат на штурм,
женщины пляшут и хохочут, шум воды
все близится, она все выше, выше.