| Колыбельная
Сладко ли, милая, сон долгожданный лелеять?
Плач ли искусный, как жалоба птичья, протяжен?
Смол ароматных пролитые слёзы светлее.
Плат погребальный, что парус, – и солон, и влажен.
Саван? Свивальник! Над нежной твоей колыбелью –
Плакальщиц ласковых, ласточек лёгкая стая.
Так нереиды над сестриным сыном скорбели.
Так наклонялась Фетида, младенца купая.
Слабость восславим!
– блаженны не львы, но олени,
Жёны блаженны – и жертвы; не праздно хвалима
Доблесть стрелы; нам же – страстная доблесть мишени,
Бег, обагрённый меж рёбер судьбой уносимой –
Тише...сражённому – сон и усердная нега,
Плеском волны осязанья касаемся сладко.
...Алая лань возлежит после долгого бега.
Кровь, как смола, застывает под левой лопаткой. Сказка
Погадаю по раскрытой книге, –
Всё выходит – виновен и виновен,
Только сердце не верит и не верит,
Всё велит приискать тебе прощенье.
Лечу-пролетаю, погляжу в окошко:
Может быть, она не тоскует?
Может, друг её новый утешил?
Может быть, она тебя забыла?
Вижу – плачет и слёз своих не чует,
Укрывает пустую колыбельку
Да глядит в окно на дорогу.
Лечу-пролетаю, погляжу в окошко:
Может быть, душа твоя томится,
Говорит: «Покарай меня, Боже,
Тяжело мне, дышать нет мочи!»
Вижу – весел ты, за стол садишься,
Серебром горит твоя одежда
И улыбка твоя как ясный месяц. *** Любовь моя, как много нам дано!
Ещё друг с другом быть, ещё не ведать
Грядущего, ещё при слове ЗАВТРА
В смущении глаза не отводить...
Ещё не знать, что время не как нить –
Как берег обрывается, а море
Штормит, и небо страшно почернело...
Зажмуриться? – Но веки распахнутся,
Как окна, – сами; отдалённый рокот
Прокатится и повторится ближе,
И стихнет рядом; холод захлестнёт
Прозрачный сад, и воздух потемнеет,
И, обернувшись, скажешь ты: «Гроза?..»
Но нет, ещё не время крыльям ливня
Шуметь над нами. Всё ещё сияет,
Ты здесь ещё; спасительного страха
Душа не преисполнилась, и речи
Ещё звучат восторгом дерзновенным. *** Я говорю, чтоб говорить с тобой.
Но встали воды и объяли зренье,
И зеркала, нахлынувши гурьбой,
От моего отпили отраженья,
И развязался узел тех пустот,
Что были плотью, стянутые туго,
И тяжесть исчезает и крадёт
Древесность древа и тенистость луга,
И голос, что летит над бездной вод, –
О, никогда он не достигнет суха…
И радуга бесцветная встаёт
И твоего не досягает слуха. *** Когда венценосным забавам
Нужда приспевает в седле,
Счета не ведутся потравам
На скудной вассальной земле.
По гулким твоим косогорам
Копытами взрыто жнивьё,
И жертву желанье сеньора
Вернее сразит, чем копьё,
И сердце стоит, как проситель,
Забывший валиться к ногам,
И царственный твой посетитель
Летит к отдалённым холмам. *** Какой здесь ветер! снасти так и рвёт…
На этот раз служанка ошибётся,
И то, чего Изольда не допьёт,
Офелия хлебнёт – и захлебнётся. | Вигилия*) вторая
Во мраке – костры и нестройные крики:
Пируют и пряности в кубки кладут...
«А ты здесь зачем?» – Я зову Эвридику.
Пусть мне Эвридику мою отдадут.
– Найти Эвридику и дать провожатых!
Вы слышали, шваль?! – приказали в ночи.
И тотчас встаёт – шестиногий, косматый,
Но память мне руку сжимает: молчи!
«Ну, точно! Вон там, у реки, погляди-ка, –
В низине, – в крикливой толпе эвридик –
Вон – в красной сорочке – твоя Эвридика:
Вкруг чучела скачет и в дудку дудит.
Она? Узнаёшь? Подозвать, для порядку?»
И скажет она: «Мне не страшно в аду.
Я сплю. Я забыла земную повадку.
И рада, что здесь, и назад не пойду.» ***
Sehr langsam**)
Сердце? – Что сделает сердце в беде и досаде?
Плоский валун омывая всплеском коротким,
Снова и снова – движенье отброшенной пряди,
Лоб, и опущенный взор, и поклон, и походка...
Зрение долго училось пчелиной науке,
Ладился труд благовонный – стяжанье блаженства.
Лакомый облик – тяжёлый и светлый – и руки,
Руки твои, говорю, и ладони, и жесты –
Память? – Нет, это не память, – обрывок, обрубок
Музыки мучит, течёт и не может пролиться,
Кружит и нежит, вдохнёт и запнётся, – и губы,
Веки твои, и виски, и зрачки, и ресницы...
Время уносит прямые прозрачные крылья;
Белые блики колышутся в золоте зыбком...
В боль, точно в воду, войду, – насладившись усильем.
Выговор нежный, и смех, и глаза, и улыбка... *** Теперь мы простимся с тобой навсегда
– всегда откликается колокол дальний –
Но брошены в воду цветы – и вода,
Темнея, играет в глубинах зеркальных.
Играет и ровно лежит в берегах
Пустынных и снегом усыпанных мало
И вот в неглубоких, неровных снегах
Темнеет глубокое тело канала.
Корабль уплывает по тёмной воде,
И он уменьшается, и убывает,
И канет, как имя, и будет нигде,
Как имя, которое Бог забывает.
Корабль в зазеркалье плывёт, и сквозь сон,
Уже обнимающий, льнущий бесшумно,
Ещё долетает слабеющий звон
От жалобы, запертой в сумраке трюма.
И он уплывает, и он уплывёт,
И стебли плывут, и они уплывают,
И имя утоплено в памяти вод,
И зеркало, вздрогнув, уже застывает.
И он уплывает, и будет нигде,
И звон проплывает над башней вокзала,
И поезд подходит, и в тёмной воде
Закат расплывается пепельно-алый. *** В начале (прости – я не чаяла, что и начало
Чревато тобой; что твоя сокровенная часть –
В лесу анаграмм; чтоб и эхо тобой отвечало –
Для неучей – ключ: Соломонова перстня печать,
Для чующих – притча; обученным чтить примечания –
Кипенье купели, качанье смущаемых вод).
Три имени – счастье, печаль и отчаянье,
И каждое, рифмой тебя окликая, течёт.
И страждет различье, но в каждом – созвучие бедное –
Обрывок причины, осколок, клочок бытия.
Какая удача – мне нечего вынуть из невода,
Но в частых ячейках скучает твоя чешуя.
*** Нога ли сама оступилась,
Цветы ли мешали в руках?
Иль просто – душа утомилась
В тяжёлых намокших шелках?
А спросят, ища оправданья,
– Как ты очутилась в реке? –
Скажу: Заблудилась в тумане,
В тумане, в сплошном молоке. |
Свежие комментарии