ЗНАКОМИМСЯ ИЛЬ ВСПОМИНАЕМ. Евгений Рейн

Я был вчера на барахолке, Там продавал жены пальто, Там винт я видел пароходный, На нем соленый ободок. Я мог купить его отдельно, Но покупать его не стал, А он был точно неподдельный, Тот экзотический кристалл. Картинки голые диванов, Что так забавно говорят, Я взял пяточек для романов И отошел в соседний ряд. Какие предлагают штуки! Мундиры черные в значках, Для чтения крутой науки Навылет дырочки в очках. Дымит мышиный крематорий, Лежит пластическйи скелет, И патефончик с примадонной Сосками женскими одет. Пупки и пальчики на выбор, Доносов фантики белы, У одного вертяся выпал Слепой вампир из-под полы. Летят желудочные газы По завитым листам газет И отдает свои рассказы Двухспинный парень за обед. "Послушайте, как это было!" И он показывает мне Еврейское живое мыло И крест молочный на спине. "А ну-ка, покажи другую", - я говорю ему тотчас. "Я нынче этой не торгую", - Он отвечает щекотясь. А торг идет, повсюду ладят, И примеряют башмаки. Могильное суконце гладят Полуживые дураки.

Чего не ждать. Работы побогаче, другой жены. И эта хороша. Ах, лета, лета. Скоро будет лето. Гляди, душа, кончается февраль. Моя душа - смешная ротозейка. Она хотела, чтобы я словчился и стал (какой бы привести пример) фотографом на пляже на Таити. Кругом меня гогеновская слава, и объектив мой славен, как орел. Я из лотка неплотную пил воду в краю, где океан полураспада, ел рыбу там, она вкуснее нашей, ухаживал за лошадью, служил. Потом бывал в других местах. На юге, во Львове, Пятигорске и Москве. Я пиво пил из белого стакана на крепкой облупившейся веранде. На столике соленые закуски, кругом деревья, улочки, девицы, а в садике пустые монументы. Так мило, так приятно все кругом. Теперь нельзя мне выйти пополудни, пойти к реке, подумать: все напрасно, напрасно все - не в переменах суть. О стольком я уже не беспокоюсь, а может, это временный покой. Не часто, нет, но разное я видел, - такие страхи, подвиги, слиянья; и это все со мной происходило, и, кажется, не изменился я. Любовь осталсь на моей постели, мои долги остались на работе, а смерть моя - у матери моей, и ангелы летучие, как мыши, не верь, не верь, а сахар им кроши. Но дальше невозможно разбираться, осталось перечислить все отдельно в любом порядке, хоть в таком порядке - - алфавита или календаря.

***

В ресторане "Баку" с витражами, Где от этого суп голубой, Дружбу новую мы водружали Возле столика вниз головой. Или пиво на каменных досках Разводили, лениво вертясь, Или в бухтах курилоостровских Ничего не прощали простясь. Что я помню в тоске безответной? - Как поил нас кудрявый майор, Или голос небесный - "отведай Колбасы, это тело мое". И внезапно мне делалось видно Разбирая прошедшие дни, Что там были за красные вина, Отчего опьяняли они. Три причастия дружбы отныне - Это жалкое наше питье, И консервные банки пустыни, А венцом: непрощенье мое. Если вправду я стал безразличен, погодите - не стоит понять, Оттого, что фанатик, не зритель, Я причастен ко всем степеням. Или так: равнодушнейший зритель, Я вручаю себя целиком Вам, друзья. Если голодны - жрите! Дружба дружбой - шашлык - шашлыком.

***

Я этим летом правил, правил, на белых горевал песках, все остальное время плавал и спал, как спится на постах. Вначале слабый сладкий город, где давит семечки завод, где можно жить на помидорах и украшать черешней рот. Как на постах. О, жесткий, жесткий, неустрашимый этот сон, о, этот мол и мел азовский, полдневных побережий сор. Когда я в шапочке и плавках ступал на золотое дно, во всех открытиях и прятках мне виделось одно, одно. Зачем из прелестей необщих куется роковая цепь, где каждое звено наощупь предоставляет жизни цель. А воедино, воедино все это только темный груз - азовский пляж, полет блондинок, кислятина колхозных груш. Пока у бедного швербота лежит умытая душа, пойми, то славная свобода одна на свете хороша.

А эти улочки  дома поддельные Такие старые и как во Франции. А сами улочки стоят под деревом Идут за деревом не поворачивая. Они с фонтанами, они за листьями, Такие улицы, такие лиственницы; Где море гладкое плывет;  Вот там они, Уже не улицы, а просто лестницы Но что мне сделалось, ах эта девочка; Такая добрая, как наша Франция; Ах, мы увиделись при свете давеча; И ходит этот случай празднуя. Нас пароходы не возят средние, На них тоска вся пароходная, Они бегут как волны летние, Морские пятна перекатывая. Но мне ведь весело сидеть у города И целовать тебя у ворота - И эти зубы твои короткие  и ноги светлые и ровные И гладить пляжи мне песчаные, Тебе не сторониться мальчиков, Где мы сидели, освещенные

Пол-жизни

Среди полугрязной посуды, На полуприличном белье Пол-жизни прошло, а по сути Значительно большая часть. На лестницах или в прихожих, Среди коммунальных услуг, Среди фотографий пригожих, Среди безобразных подруг, Среди холодца и томата, Шинельного злого сукна, В семеечке старшего брата, Что смотрит на вас свысока. В холодных и полных вагонах, В разболтанных очередях, На фабрике и на заводах, На улицах и площадях. В угарных и мыльных парилках, В больнице, столице, в кино, В столовых, на дачах, в курилках. И было повсюду полно Таких же, проживших пол-жизни, И прочих, доживших дотла. Была ли при всей дешевизне Кому-нибудь жизнь не мила? Червонцем ладони касаясь, Из рук уходила - не смять! И самым удачным казалось  До нитки ее разменять!

Я видел сон, где ты бесстрашно в тяжелом свитере ходил и говорил со мною странно, как никогда не говорил. Илья, ты станешься богатым, достанешь дом на берегу, и в доме модном и поганом все двери будут на бегу. И то, что нас еще пленяет, ты раздаешь уже с крыльца. И птица пыльная склоняет любви и славы два крыла. Она сидит на радиаторе твоей машины легковой, а талисманы бородатые - внутри кабины роковой. Как представляешь ты крещение? (Друзья не предупреждены). Как представляет ты крушение и смерть в дороге без жены? Как представляешь спорт безвыходный, костюмы стройные до слез? Переставляешь ход невыгодный и думаешь, что обошлось? Ах, эти сны, все сны неполные, в них мало правды на виду, одни слова твои все помню я. И повторяю раз в году.

***

Ты стала ночью белой, А прежде чем была? И это месяц целый Слабела добела. Зачем же крыши, воды И этот страшный свет, Мне говорили - вот ты, А выходило нет. Ты стала белой ночью, Руками хрусталя, И я тебя как ноту Учить не уставал. Так объясни значенье Того, как спал и пил, А по ночам на черни Все, что хотел, белил. Ты выступала первой Из белой темноты, Была ты белой, белой, И вот вернулась ты.

Младенчество. Адмиралтейство, мои печали утолив, не расхлебаю дармоедства, всех слез моих у слов твоих, о неподвижный день столетний с пальбой посередине дня. Сначала ветер пистолетный и солнечная толкотня, а после треугольный вырез, светлейший там, на островах. Ты, город, как судьба, навырост, как долг неверный на словах. Вот с обтекаемых ступеней гляжу на дальние мосты, там движется вагон степенный, назначенный меня спасти, возить к раздвоенному дому, сосватать женщине седой, пока позору молодому стоять за утренней слюдой. Он выследил, нас арестуют за бессердечие и жар, в постыдных позах зарисуют, отпустят, как воздушный шар. Ударившись о подворотню, он снова выдаст нас, беда! Лови меня за отвороты, тебе в постель, а мне куда. Согласным берегом куда мне, рассветной этой чистотой, буксир развесил лоскутами знак бесконечности с тобой, как будто плот органных бревен, тая дыхание, поплыл, со всем, что делал, вровень, вровень, все подбирая, что любил.

***

И.А.Бродскому

Придет апрель, когда придет апрель Давай наденем старые штаны, Похожие на днища кораблей, На вывески диковинной страны. О, милый, милый, рыжий и святой, Приди ко мне в двенадцатом часу. Какая полночь, боже, как светло, Нарежем на дорогу колбасу, Положим полотенца под конец. Какое нынче утро нас свело! Орган до неба, рыжый органист Играй мне в путь, пока не рассвело. Так рано до трамваев и авто Мы покидаем вялый городок, Та жизнь уже закончена, зато нас каменный ласкает холодок. Какое путешествие грозит, За черной речкой бледные поля, Там тень моя бессонная сквозит, Врени ее - она жена твоя. Садись-ка, рыжий; в малый свой челнок, За черной речкой тьма и черный свет, За черной речкой там черным-черно, Что одному пути обратно нет. Я буду ждать вас, сколько надо ждать, Пока весло не стукнет по воде, Я буду слезы жалкие глотать И привыкать к послушной глухоте! Но ты вернешься, рыжий, словно пес, Небесный пес, карающий, гремя. "Я нес ее - ты скажешь, - слышишь, нес, Но нет ее и не вини меня". Тогда пойдем вдоль этих тяжких вод Туда, где по рассказам свел господь Людей-енотов, ящеронарод И племя, пожирающее плоть.

***

Забавная осень, над городом свист, летает, летает желтеющий лист. И я поднимаю лицо за листом, Он медлит, летя перед самым лицом. О, лист, - говорю я, - о лето мое - О, мой истребитель, смешной самолет. Воздушный гимнаст на трапеции сна, О, как мне ужасна твоя желтизна. Посмертный, последний оберточный цвет. Что было - то было, теперь его нет. Ты так говоришь, бессердечно летя, Воздушное, злое, пустое дитя.

Строфа

Нет, не осилить мне жизнь. Ни в какие ворота она не влезает. И все, что случилось: молодость, глупость, тщета, неудача, хворобы всюду со мной - наловчились; чуть что - выручают, как рвота.

*** 

Стоит болезнь в стеклянном полумраке, Стакан журчит отравой и гнильем. Яснее сна, прилипчивей бумаги Обосновалась наша жизнь вдвоем. Она пока ни капли не остыла, Хотя тревогу ангел пробасил. Бацилла жизни - нежная бацилла Сильнее и умнее всех бацилл.

*** 

Наши завтраки - наше спасение. Черный кофе, ленивый разгон. А когда мы спохватимся, боже мой, Наступает двенадцатый час. Что припомнилось?  Прежние завтраки, Незапамятных даже времен. И берут они друг друга за руки, Выпуская сырок и лимон. В этой бедности, в этом убожестве Различить бы на дальнем краю Незабвенные тихие почести И последнюю милость твою. Табаком затянувшись, растерянно Я гляжу на пустые места, В старой чашке ищу отражение, Не процеженное в уста. Поручить бы все клапанам газовым, Затворяя кухонный оплот. Умереть и воскреснуть до завтрака, Вознося к небесам бутерброд.

*** 

Как мало надо. Невский пароходик. Печальный день. Свободная печаль. Какой-нибудь мотивчик похоронный. Какой-нибудь разболтанный причал. Рогатый лист мне гороскопы кажет, Собака в подворотне так добра. Сейчас поднимет голову и скажет - "Я за тобой, готов ли ты? Пора". Как мало надо. Этот город шаткий, Качание от хлеба и вина. И летний дым, то горестный, то сладкий, Окоп по пояс - вот моя страна. Вы, милые военные забавы, Смешные офицерские ремни, Смешные петроградские заставы Все нынче в этот дым погружены. Всего лишь пароходик. Вот избушка петровская открылась мне отсель. Бутылка пива. Атомная пушка. И пылкая валькирия в постель.